Разлука [=Зеркало для героя] - Рыбас Святослав Юрьевич

Он увидел через щелку, как Роза тихонечко выходит из комнаты, оставив мать лежащей на диване и притворяющейся, что спит.

— Давно надо было поспать. Сейчас уснет…

— Со Сталиным мы побеждали, побеждаем и будем побеждать! — договаривало радио голосом Бухарева.

— Федю раздавило, значит, я здесь уже семь часов… И так спокойно. Как дома! — Усмехнулся, зевнул вдруг, широко раскрыв рот.

Мама спала. Мирно, тихо.

Сергей спал тоже, прижавшись щекой к жестяному бидону.

Проснулся он оттого, что в доме было темно и голос отца шептал матери:

— Совсем глупая у нас мамка… — Приложил ухо к животу, доиграл: — Как слышим? Прием! — Вспомнил: — Отвернись! — Выбежал в сени, принес и развернул газеты с цинковой ванночкой, повторяя: — Не смотри! — Снял брюки и рубаху, остался в длинных черных сатиновых трусах, сел в ванночку и позвал: — У-а! У-а!

Мать обернулась и раскрыла рот, не зная, на что реагировать, и не придумала ничего больше, чем залиться сумасшедшим детским смехом. И отец «раскололся»: сидел в ванночке и хохотал беззвучно от собственной выдумки. И Сергей отвернулся, покраснел и смеялся тихо, не в силах остановиться, потом даже вслух. Заткнул себе рот, испугавшись: не слышали ли они?

А в комнате уже молчали, отец быстро одевался. Мать, не понимая, стояла рядом. Во дворе бешено залаяла собака.

— Лида, я уеду, но ты никуда не ходи, поняла?

— Куда уедешь? — Мать была напугана.

— Я закрыл «Пьяную», видимо, не вовремя… И был невоздержан на язык… Да, я здесь! — крикнул в дверь, одеваясь. — Тюкин не поддержал, черт с ним, иду!

— Кирилл!

— Не смей! — Отец выскочил из дому, собака прекратила лаять.

— Калитку закрывай! — крикнул снаружи отец не своим, резким голосом. Машина уехала.

И мать завыла вдруг. Тихо, страшно, как животное…

Новый день

Сергей стоял посреди дороги, подняв руки вверх. «Эмка» остановилась.

— Я — американский шпион, — сказал Сергей, — Возьмете? В машине подумали. Сергей подошел ближе.

— Документы, — сказали изнутри.

— Документы фальшивые. — Сергей достал из карманов паспорт, деньги. — Деньги разные. Есть советские, есть, — пошарил, нашел смятую трешку из того времени, — не наши. «Ронсон», — подал зажигалку, — тоже оттуда. Можно сесть?

Он сел в машину рядом с отцом. Поехали.

— Здорово, бать, — сказал Сергей. Тот удивленно посмотрел на него.

— А я не знал, что ты сидел. Или ты не сидел? Его посадят? — обратился к ехавшему впереди затылку. — Что ж ты молчишь, скотина? — И опять к отцу: — А что, у вас за все сажали? А впрочем, я слышал… А его как? По наговору? Как у вас принято? — Посмотрел на часы, на светлеющее перед восходом небо.

— Воевал? — строго спросил отец.

— Нет. И в Сталинске-Кузнецком не работал. Такого названия вообще нет в природе, сразу после двадцатого съезда. Понятно?

Ехали.

— Жаль, что это все сейчас сверкнет, вспыхнет и забудется. Я так хотел побыть с тобой.

— Оказывается, невозможно видеть, как мать сначала плачет, а потом, выпучив глаза, говорит, что справедливость восторжествует, а «девочки сплетут венки и наденут их на головы»… — Он опять посмотрел на часы, на небо, сморщился.

Небо светлело быстро, времени оставалось совсем мало.

— Дай пять! — протянул отцу руку. Отец помедлил.

— Быстрей! — приказал Сергей, оглянувшись на солнце. — Ну! Отец подал руку.

— Ах, скоты, — скороговоркой приговорил Сергей, — такого хорошего парня взяли! У него жена беременная! Мной! — И расхохотался во все горло.

Затылки на переднем сиденье переглянулись. Взошло солнце.

— Фокус-покус. — Сергей простился с отцом, выдохся. Солнце взошло — и не вспыхнуло. Машина ехала и ехала, мерно урча мотором. Сергей посмотрел в окно, на часы.

— Ну, что замолчал? — спросили его. Сергей смотрел в окно. На отца. На часы.

— Движок не стучит? — спросил один затылок другого.

— Дверку плохо прикрыл, — ответил тот.

Пауза. Длинная, невероятная. Сергей осмыслял происходящее.

— День какой сегодня? — спросил наконец. — Число?

— Девятое началось, — ответил отец.

— Как девятое?

— После восьмого всегда девятое.

Солнце всходило и не собиралось вспыхивать.

— День Победы? — криво усмехнулся Сергей.

— Да. С праздником, — сказал отец никому.

— Остановите, — попросил Сергей. — Мне надо выйти. Машина ехала.

— Стоять!!! — заорал Сергей.

Машина — со стороны было видно — крутнулась в сторону, остановилась было, но поехала опять, ровно, не спеша. Так же.

В доме были Роза, слепой с баяном, Тюкин. Мать в платке, не двигаясь, сидела на диване, видимо, давно не слышавшая разговора, утешений.

— Послушай песню, Лида, — сказал слепой торжественно. Помолчал, настраиваясь, — Песня эта о подвиге русского народа.

— Страшная беда случилась тогда в Цусиме. Океан поглотил тысячи людей. Долго не могла вздохнуть Россия, как после удара в поддых. Но родилась песня, родился новый день, и пришло новое дыхание. Так и каждому страданию придет конец, если помнить о вечной славе народа. — И спел:

Когда засыпает природа,

И яркая всходит луна,

Герои погибшего флота

На скалы выходят со дна.

И тихо ведется беседа

И, яростно сжав кулаки,

О тех, кто их продал и предал,

Всю ночь говорят моряки.

Они вспоминают Цусиму

И честную храбрость свою,

И небо отчизны любимой,

И гибель в неравном бою.

Закончил. Все молчали.

Машина с Сергеем и его отцом стояла во дворе какого-то дома. Перед Сергеем открыли дверь. Он сидел, не двигаясь. Его ждали. Лиц их не было видно из-за дверцы автомобиля.

— Больше всего на свете не люблю чувствовать себя идиотом, — сказал Сергей отцу. — Особенно у вас.

— Выходи, — сказал отец, — сказал — умей ответить. Или не говори и не делай ничего. Выходи. Люди ждут.

— Вы что-то сказали? — переспросил Сергей громко, визгливо. — Я плохо слышу, я контужен на Юго-Западном.

— Плохо получилось, — констатировал отец.

— Четыре года назад закончилась война… — доносилось из репродуктора.

Сергей шел по длинному коридору за чьей-то спиной. Обернулся…

…отца завели куда-то в дверь, отца с ним уже не было. Он шел, сворачивал, коридор казался бесконечным, путаным, людей по пути не встречалось.

Коридор кончился — началась лестница, ведущая вниз, потом опять коридор. Он оглядывался по сторонам, не услышал, как его остановили.

Распахнули перед ним какую-то дверь.

— Слушай, — сказал он тому, с кем шел, подозвал пальцем, тихо и раздельно сказал на ухо: — Признание.

Мене милый изменил,

Я упала перед ним.

Я упала и сказала:

Ах, зачем я падаю

Перед такою гадою?

Запомнил?

И резко, изо всех сил побежал обратно по коридору, по лестнице, опять по коридору, куда-то в боковую дверь… Услышал лай собаки, побежал на лай…

Мать вышла из дома. Пошла к калитке, черная от бессонной ночи, уверенная в своей правоте, как бывают уверены старые люди в том, что скоро умрут, и умирают, когда решают.